Я НЕ В ТЕМЕ!
23.09.2010 в 00:04
Пишет Нарвэ:Серпантин.
- Тимка, кончал бы ты уже так убиваться. Все равно ты так в жизни не убьешься…читать дальше
С этими словами Димка загасил сигарету.
Звали ребят похоже – Тимка и Димка. На этом сходство между парнями заканчивалось. Димка – неторопливый и спокойный. Тимка – улыбчивый и подвижный, как ртуть.
Тимка – худой и высокий. Димка – маленький и коренастый.
Тимка поет так, что его за песни прикармливает даже бабка Людвиговна, злостная ненавистница всех уличных музыкантов. Димка без фальши не способен насвистать «Чижика-пыжика».
Димка, несмотря на малый рост, сутулится и оттого кажется еще меньше. Тимка чуть хромает, но спину держит по струночке, а тощие плечи разворачивает на манер дореволюционного офицера..
Хотя да. Еще про одно сходство я забыл. И Тимка, и Димка – рыжие. Димка – темно-рыжий, на манер красного дерева, Тимка – золотистый, как сосновая кора.
Познакомился я с Тимкой и Димкой совершенно случайно – когда, только что вернувшись с трассы в Город, я заглянул в «Ку-Ку». Знакомых лиц в кафешке в тот раз почти не было, разве что вечно пьяный Вадимыч, но Вадимыч уже успел настолько порядочно набраться, что даже вместо приветствия пробурчал что-то невнятное.
Внимание мое привлекла компания во втором, меньшем, зальчике – обилием музыкальных инструментов на душу народа. Две гитары на пятерых мне в «Ку-Ку» видать случалось, но три гитары, флейту, два барабанчика, и еще какой-то гибрид губной гармошки с кальяном, который ребята между собой называли «сейшенилкой» - такое на моей памяти случалось впервые.
Я замер в проходе, думая, пойти расшевелить Вадимыча, или же попробовать присоединиться к компании, когда в зальчик влетела Карри.
На самом деле Карри зовут Ленкой, Карри ее кто-то прозвал, когда она после расставания со своим очередным выкрасилась в совершенно невообразимый морковный цвет. Ну и характер у Карри… в общем, соответствующий.
- Шурка, ты чего стоишь, как неродной? Народ, привет, сколько зим, чтоб вас, черти бешеные! Тимка, живой и настоящий, как не бился ни разу… давно гипсы сняли?
Худой парень с веселыми искрами в глазах отложил «сейшенилку».
- Отстаешь от времени, Карка. Я бился еще той осенью. В октябре. А сейчас у нас что? Конец июля…
- А хромаешь до сих пор, - буркнул второй парень, которого за плечами еще двоих и видно-то толком не было.
- Ну… хромаю, - пожал плечами худой. – Но не лежу же? Димка, толкни лучше мне пива вместо моралей?
- Алкоголик несчастный, - скривился второй. Сжал здоровенными ладонями пивную кружку, в два глотка ополовинил ее, и только тогда толкнул в сторону худого, прямо по столу. Кружка проехалась по светлому пластику с легкостью и аккуратностью заправского конькобежца и закончила движение точно перед парнем.
- Спорим, что я дальше запущу? – улыбнулся он, отпивая глоток.
- Или не спорим, или сам будешь платить за разбитую, - кажется, товарищ худого был не в духе. – Дальше – это за край стола, если что.
- Ха, - парень улыбнулся еще шире. Глотнул из кружки, зажал её между ладонями…
… того, что было дальше, я не видел ни до, ни после. Наверное, потому, что произошедшее противоречило законам физики, логики и здравого смысла. Кружка прошлась по столу широким красивым зигзагом, время от времени вставая на ребро донца, заложила поворот и замерла, свесившись с края стола на пару сантиметров.
- Жаль, что не на пари, - протянул худой. – Уж хоть пива бы из тебя, да выбил…
- Я тебе и так налью, акробат недоделанный, - пробормотал большерукий, вытряхивая из кармана ветровки смятые бумажки. – Карка, ты все равно стоишь, возьми нам пару кружек?
- Шур, ты с нами пить будешь? – Карри мгновенно обернулась ко мне.
- Ну… - я зачем-то почесал подбородок, - если ребята не против…
- Мы? – худой поднял голову и взглянул мне в глаза. – Мы только за. Видно же, что свой человек. Кстати, я Тимир. Можно – Тим.
*
Люди вокруг менялись с такой скоростью, что далеко не про всех я сейчас могу сказать, откуда я их помню, что нас связывало – или хотя бы как кого зовут.
Но некоторые вспоминаются страшно отчетливо.
Маленькая, непривычная, гитарка – Лена Мороз. Высокий голос, от которого мурашки бегут по спине. Песни – как прыжок в полынью.
Артем Павицкий - седые виски: похоронил брата и любимую девушку. Брат разбился на мотоцикле. Про девушку Тёма старательно ничего не рассказывет.
Нос с горбинкой, два пальца почти не сгибаются – Андрей Вешняков, «Орион». Бывший скрипач. Пальцы Андрею перебили уголовники, когда он возвращался домой с репетиции. На тусовках он шуршал на «музыке дождя» и неизменно спокойным голосом объяснял лажовщикам, в какую сторону подтянуть колок.
Длинные светлые косы – Аня Светлячок, еще её зовут Светкой и иногда – Светланой. Руки по локоть в фенечках. Блокнот с рисунками. Под обложкой старого трассника у меня до сих пор живет тетрадный листок с полувыцветшим наброском – вся наша тогдашняя компания. Узкий гриф Ленкиной гитары и серые виски Артема. Ломаный нос Ориона и панковский ежик Карри. Полуприкрытые глаза Ленивого Джо (по паспорту – Женька Лазов) и резкие скулы Марины. Вечно нечесаные патлы Барабанщика и мои собственные близоруко прищуренные глаза. Здоровенные Димкины ладони и гордо вскинутый подбородок Тимки.
*
Бился Тим только на моей памяти дважды. До того – еще трижды. Три раза из пяти отделался испугом и синяками. Четвертый – тот самый, после которого я впервые с ним встретился – загнал Тимку в больницу с множественными переломами. Димка, если ему случалось быть при тимкиных рассказах о том, как это было, с русского языка переходил на русский матерный почти мгновенно – при том, что привычки материться за Димкой, в отличие от многих наших, не водилось.
Димка был старше большинства наших – то ли на семь, то ли на восемь лет. Та самая разница в возрасте, которая для двадцатилетних нас уже прибавляла человеку солидности, но еще не ставила стенку между нами и ними. Уже заставляла уважать, но еще не требовала уважения на расстоянии.
Впрочем, отнюдь не за возраст стоило бы уважать немногословного Димку-Медянку. Но про те куски своей биографии, за которым я сейчас снял бы перед ним шапку, Димка никогда на моей памяти не рассказывал.
Пару раз Димка случайно оговаривался, что воевал на Кавказе, что ранен и списан по ранению (не все знали, что один глаз Димки начал после ранения слепнуть. Когда мы познакомились с ним, левым он уже различал только смутные пятна; два года спустя он уже смотрел на мир одним правым). Если на него наседали, он рассказывал о своей службе малозначительные детали – «не сумел, дурак, отмазаться, не туда язык подвешен, а таких денег у нас сроду не было», «сижу я, чищу картошку – а она наполовину гнилая…», «и подстрелили меня тоже как дурака – высунулся тут, понимаешь, как суслик…»
Три года спустя случайно – потому что не случайно такие встречи происходят разве что в романах – меня в Тюмени вписывал хмурый неразговорчивый мужик. Дальше было как в плохом кино – откапывая в рюкзаке хлеб, я уронил свой старенький трассник и все, что я распихивал несколько лет между его страницами, рассыпалось по полу. Хозяин наклонился, помогая мне собирать бумажки, и замер над фотографией с обломанным уголком.
- Ты Сафронова знал? Откуда?
Ночером, на кухне, за тарелкой полуостывшего борща мой хмурый хозяин говорил:
- … да наш он, тюменский… мы в одной части были.
В голову Димке прилетело, когда он вытаскивал этого тогда еще не угрюмого, не усатого, и не поседевшего на полголовы мужика из-под обстрела.
*
Почему по трассе ходил Димка, для меня так и осталось загадкой. С Тимкой на первый взгляд было проще.
Не знаю, была ли у него своя квартира, не знаю и где он вообще родился и жил до того, как вышел на трассу, но с трассой он сросся намертво – так же, как сросся со своей деревянной флейтой, пахнущей пылью, дымом и свежей древесиной. Личную гитару он убил в своей первой аварии, и с тех пор новой не заводил. Для него всегда находилась чья-нибудь еще.
Если Димка превосходил нас всех по возрасту, то Тимка далеко обскакал всю нашу компанию чуть ли не вместе взятую по километражу. Только поездок от Владивостока до Владикавказа за ним в его двадцать четыре года числилось не меньше пяти. «Хождений» за границу – то ли два, то ли три (это не считая срезанного куска пути между Тюменью и Энском через Казахстан – его-то он миновал самое меньшее раз пятнадцать).
Особенно Тимка любил горные трассы. С восторгом рассказывал о них, пару раз пытался при мне на флейте «сыграть серпантин». Мелодия выходила дикая и угловатая – если слушать с открытыми глазами. А если с закрытыми – перед глазами вставали небо и камень. Камень и небо, дорога между ними, человек на дороге – и ничего больше. Если только не считать музыки, звенящей внутри этого человека.
- Понимаешь, Шур… дорога – это и есть музыка, - говорил Тимка, сидя с гитарой на подоконнике и перебирая струны. – А ты по ней движешься… ну вот как пальцы по ладам. Ты движешься. Я. Светка с Каркой. Димка… и получается – звучит.
Я любил говорить с ним заполночь на кухне нашей тогдашней вписки, маленькой, как в анекдоте – «восемь метров на личную жизнь, и если бы квадратных, а то – кубических…» В отличие от молчаливого Димки, Тим прослыл отличным рассказчиком задолго до знакомства со мной.
Но еще больше я любил с ним молчать – сидя на краю стола, так, что можно было дотянуться рукой до гитарной деки и свисавших на корпус «мадам Хоры», как Тимка звал вписочную гитару, длинных тимкиных волос – ниже лопаток, почти в тон золотистому телу гитары.
Молчать Тимка умел еще лучше.
*
В тот раз на трассу мы вышли втроем – не самое, надо сказать, удобное дело, водители почти никогда не берут тройки. Почти сразу мы разбились на пару и одиночку – Димка пошел один, мы с Тимкой вместе. Несколько раз сходились в городах, менялись – Димка с Тимкой, я с Димкой…
На назначенную встречу Тимка не явился.
Ждали мы его три дня. На четвертый не выдержали и пошли обратно.
Не доходя Красноярска нас затормозил гаишник.
- Мотаются тут всякие, а потом бьются, как черт знает что…
Опознали Тимку с трудом – по той самой золотой гриве.
Лица было не узнать.
*
Мне двадцать шесть лет. Из них неполные восемь я живу на трассе. С девятнадцати. Неплохой стаж, пожалуй. Может быть, даже по километрам скоро догоню хотя бы Димку.
Димке за тридцать. Он раздался в плечах и похудел. Служит теперь в охранке в Энске, снимает квартиру. Когда я прохожу через Энск, я зависаю на ночь у него и мы вместе пьем крепкий несладкий чай.
Ленка и Орион поженились. Точнее, сначала создали группу, а потом поженились. Он пишет для нее музыку и учит её играть на скрипке. Детей пока нет, но Ленка говорит, что через пару лет, пожалуй, заведутся. Барабанщик играет с ними, и Орион вечно ворчит, что тот отстает на полтакта.
Карри – побрилась налысо и подалась в буддисты. Однажды мы столкнулись на трассе, она ехала на Байкал – куда-то к местным святыням. После этого нам увидеться пока не доводилось.
Джо растолстел еще больше и бросил автостоп. Сейчас он «шишка» - у нашей «Ку-Ку» открылась новая точка и он там теперь администратором.
Марина ходит по трассе по-прежнему, и по-прежнему одна. Успела побывать на Курилах, говорила – понравилось все, кроме парома. Её я вижу чаще других.
Тёмка болен. Сосуды. Денег на лечение не хватает, хотя мы и скидываемся, сколько можем. Впрочем, держится Павицкий молодцом. Три года назад начал писать, первый тёмкин сборник издала в прошлом году маленькая коммерческая типография.
Аня поступила в художественный. Рисует много, еще больше – фотографирует. На одной ее выставке я был. С развешанных по стенам фотографий на меня глядели светлые и теплые глаза. Глаза ребят, которые сейчас в пути.
Точно такие же смотрят на меня с простого креста у обочины, когда я выпрыгиваю из кабины дальнобоя и машу на прощанье водителю. У тимкиной могилы растут мелкие белые цветы и пахнет пылью, дымом и свежей древесиной.
URL записи- Тимка, кончал бы ты уже так убиваться. Все равно ты так в жизни не убьешься…читать дальше
С этими словами Димка загасил сигарету.
Звали ребят похоже – Тимка и Димка. На этом сходство между парнями заканчивалось. Димка – неторопливый и спокойный. Тимка – улыбчивый и подвижный, как ртуть.
Тимка – худой и высокий. Димка – маленький и коренастый.
Тимка поет так, что его за песни прикармливает даже бабка Людвиговна, злостная ненавистница всех уличных музыкантов. Димка без фальши не способен насвистать «Чижика-пыжика».
Димка, несмотря на малый рост, сутулится и оттого кажется еще меньше. Тимка чуть хромает, но спину держит по струночке, а тощие плечи разворачивает на манер дореволюционного офицера..
Хотя да. Еще про одно сходство я забыл. И Тимка, и Димка – рыжие. Димка – темно-рыжий, на манер красного дерева, Тимка – золотистый, как сосновая кора.
Познакомился я с Тимкой и Димкой совершенно случайно – когда, только что вернувшись с трассы в Город, я заглянул в «Ку-Ку». Знакомых лиц в кафешке в тот раз почти не было, разве что вечно пьяный Вадимыч, но Вадимыч уже успел настолько порядочно набраться, что даже вместо приветствия пробурчал что-то невнятное.
Внимание мое привлекла компания во втором, меньшем, зальчике – обилием музыкальных инструментов на душу народа. Две гитары на пятерых мне в «Ку-Ку» видать случалось, но три гитары, флейту, два барабанчика, и еще какой-то гибрид губной гармошки с кальяном, который ребята между собой называли «сейшенилкой» - такое на моей памяти случалось впервые.
Я замер в проходе, думая, пойти расшевелить Вадимыча, или же попробовать присоединиться к компании, когда в зальчик влетела Карри.
На самом деле Карри зовут Ленкой, Карри ее кто-то прозвал, когда она после расставания со своим очередным выкрасилась в совершенно невообразимый морковный цвет. Ну и характер у Карри… в общем, соответствующий.
- Шурка, ты чего стоишь, как неродной? Народ, привет, сколько зим, чтоб вас, черти бешеные! Тимка, живой и настоящий, как не бился ни разу… давно гипсы сняли?
Худой парень с веселыми искрами в глазах отложил «сейшенилку».
- Отстаешь от времени, Карка. Я бился еще той осенью. В октябре. А сейчас у нас что? Конец июля…
- А хромаешь до сих пор, - буркнул второй парень, которого за плечами еще двоих и видно-то толком не было.
- Ну… хромаю, - пожал плечами худой. – Но не лежу же? Димка, толкни лучше мне пива вместо моралей?
- Алкоголик несчастный, - скривился второй. Сжал здоровенными ладонями пивную кружку, в два глотка ополовинил ее, и только тогда толкнул в сторону худого, прямо по столу. Кружка проехалась по светлому пластику с легкостью и аккуратностью заправского конькобежца и закончила движение точно перед парнем.
- Спорим, что я дальше запущу? – улыбнулся он, отпивая глоток.
- Или не спорим, или сам будешь платить за разбитую, - кажется, товарищ худого был не в духе. – Дальше – это за край стола, если что.
- Ха, - парень улыбнулся еще шире. Глотнул из кружки, зажал её между ладонями…
… того, что было дальше, я не видел ни до, ни после. Наверное, потому, что произошедшее противоречило законам физики, логики и здравого смысла. Кружка прошлась по столу широким красивым зигзагом, время от времени вставая на ребро донца, заложила поворот и замерла, свесившись с края стола на пару сантиметров.
- Жаль, что не на пари, - протянул худой. – Уж хоть пива бы из тебя, да выбил…
- Я тебе и так налью, акробат недоделанный, - пробормотал большерукий, вытряхивая из кармана ветровки смятые бумажки. – Карка, ты все равно стоишь, возьми нам пару кружек?
- Шур, ты с нами пить будешь? – Карри мгновенно обернулась ко мне.
- Ну… - я зачем-то почесал подбородок, - если ребята не против…
- Мы? – худой поднял голову и взглянул мне в глаза. – Мы только за. Видно же, что свой человек. Кстати, я Тимир. Можно – Тим.
*
Люди вокруг менялись с такой скоростью, что далеко не про всех я сейчас могу сказать, откуда я их помню, что нас связывало – или хотя бы как кого зовут.
Но некоторые вспоминаются страшно отчетливо.
Маленькая, непривычная, гитарка – Лена Мороз. Высокий голос, от которого мурашки бегут по спине. Песни – как прыжок в полынью.
Артем Павицкий - седые виски: похоронил брата и любимую девушку. Брат разбился на мотоцикле. Про девушку Тёма старательно ничего не рассказывет.
Нос с горбинкой, два пальца почти не сгибаются – Андрей Вешняков, «Орион». Бывший скрипач. Пальцы Андрею перебили уголовники, когда он возвращался домой с репетиции. На тусовках он шуршал на «музыке дождя» и неизменно спокойным голосом объяснял лажовщикам, в какую сторону подтянуть колок.
Длинные светлые косы – Аня Светлячок, еще её зовут Светкой и иногда – Светланой. Руки по локоть в фенечках. Блокнот с рисунками. Под обложкой старого трассника у меня до сих пор живет тетрадный листок с полувыцветшим наброском – вся наша тогдашняя компания. Узкий гриф Ленкиной гитары и серые виски Артема. Ломаный нос Ориона и панковский ежик Карри. Полуприкрытые глаза Ленивого Джо (по паспорту – Женька Лазов) и резкие скулы Марины. Вечно нечесаные патлы Барабанщика и мои собственные близоруко прищуренные глаза. Здоровенные Димкины ладони и гордо вскинутый подбородок Тимки.
*
Бился Тим только на моей памяти дважды. До того – еще трижды. Три раза из пяти отделался испугом и синяками. Четвертый – тот самый, после которого я впервые с ним встретился – загнал Тимку в больницу с множественными переломами. Димка, если ему случалось быть при тимкиных рассказах о том, как это было, с русского языка переходил на русский матерный почти мгновенно – при том, что привычки материться за Димкой, в отличие от многих наших, не водилось.
Димка был старше большинства наших – то ли на семь, то ли на восемь лет. Та самая разница в возрасте, которая для двадцатилетних нас уже прибавляла человеку солидности, но еще не ставила стенку между нами и ними. Уже заставляла уважать, но еще не требовала уважения на расстоянии.
Впрочем, отнюдь не за возраст стоило бы уважать немногословного Димку-Медянку. Но про те куски своей биографии, за которым я сейчас снял бы перед ним шапку, Димка никогда на моей памяти не рассказывал.
Пару раз Димка случайно оговаривался, что воевал на Кавказе, что ранен и списан по ранению (не все знали, что один глаз Димки начал после ранения слепнуть. Когда мы познакомились с ним, левым он уже различал только смутные пятна; два года спустя он уже смотрел на мир одним правым). Если на него наседали, он рассказывал о своей службе малозначительные детали – «не сумел, дурак, отмазаться, не туда язык подвешен, а таких денег у нас сроду не было», «сижу я, чищу картошку – а она наполовину гнилая…», «и подстрелили меня тоже как дурака – высунулся тут, понимаешь, как суслик…»
Три года спустя случайно – потому что не случайно такие встречи происходят разве что в романах – меня в Тюмени вписывал хмурый неразговорчивый мужик. Дальше было как в плохом кино – откапывая в рюкзаке хлеб, я уронил свой старенький трассник и все, что я распихивал несколько лет между его страницами, рассыпалось по полу. Хозяин наклонился, помогая мне собирать бумажки, и замер над фотографией с обломанным уголком.
- Ты Сафронова знал? Откуда?
Ночером, на кухне, за тарелкой полуостывшего борща мой хмурый хозяин говорил:
- … да наш он, тюменский… мы в одной части были.
В голову Димке прилетело, когда он вытаскивал этого тогда еще не угрюмого, не усатого, и не поседевшего на полголовы мужика из-под обстрела.
*
Почему по трассе ходил Димка, для меня так и осталось загадкой. С Тимкой на первый взгляд было проще.
Не знаю, была ли у него своя квартира, не знаю и где он вообще родился и жил до того, как вышел на трассу, но с трассой он сросся намертво – так же, как сросся со своей деревянной флейтой, пахнущей пылью, дымом и свежей древесиной. Личную гитару он убил в своей первой аварии, и с тех пор новой не заводил. Для него всегда находилась чья-нибудь еще.
Если Димка превосходил нас всех по возрасту, то Тимка далеко обскакал всю нашу компанию чуть ли не вместе взятую по километражу. Только поездок от Владивостока до Владикавказа за ним в его двадцать четыре года числилось не меньше пяти. «Хождений» за границу – то ли два, то ли три (это не считая срезанного куска пути между Тюменью и Энском через Казахстан – его-то он миновал самое меньшее раз пятнадцать).
Особенно Тимка любил горные трассы. С восторгом рассказывал о них, пару раз пытался при мне на флейте «сыграть серпантин». Мелодия выходила дикая и угловатая – если слушать с открытыми глазами. А если с закрытыми – перед глазами вставали небо и камень. Камень и небо, дорога между ними, человек на дороге – и ничего больше. Если только не считать музыки, звенящей внутри этого человека.
- Понимаешь, Шур… дорога – это и есть музыка, - говорил Тимка, сидя с гитарой на подоконнике и перебирая струны. – А ты по ней движешься… ну вот как пальцы по ладам. Ты движешься. Я. Светка с Каркой. Димка… и получается – звучит.
Я любил говорить с ним заполночь на кухне нашей тогдашней вписки, маленькой, как в анекдоте – «восемь метров на личную жизнь, и если бы квадратных, а то – кубических…» В отличие от молчаливого Димки, Тим прослыл отличным рассказчиком задолго до знакомства со мной.
Но еще больше я любил с ним молчать – сидя на краю стола, так, что можно было дотянуться рукой до гитарной деки и свисавших на корпус «мадам Хоры», как Тимка звал вписочную гитару, длинных тимкиных волос – ниже лопаток, почти в тон золотистому телу гитары.
Молчать Тимка умел еще лучше.
*
В тот раз на трассу мы вышли втроем – не самое, надо сказать, удобное дело, водители почти никогда не берут тройки. Почти сразу мы разбились на пару и одиночку – Димка пошел один, мы с Тимкой вместе. Несколько раз сходились в городах, менялись – Димка с Тимкой, я с Димкой…
На назначенную встречу Тимка не явился.
Ждали мы его три дня. На четвертый не выдержали и пошли обратно.
Не доходя Красноярска нас затормозил гаишник.
- Мотаются тут всякие, а потом бьются, как черт знает что…
Опознали Тимку с трудом – по той самой золотой гриве.
Лица было не узнать.
*
Мне двадцать шесть лет. Из них неполные восемь я живу на трассе. С девятнадцати. Неплохой стаж, пожалуй. Может быть, даже по километрам скоро догоню хотя бы Димку.
Димке за тридцать. Он раздался в плечах и похудел. Служит теперь в охранке в Энске, снимает квартиру. Когда я прохожу через Энск, я зависаю на ночь у него и мы вместе пьем крепкий несладкий чай.
Ленка и Орион поженились. Точнее, сначала создали группу, а потом поженились. Он пишет для нее музыку и учит её играть на скрипке. Детей пока нет, но Ленка говорит, что через пару лет, пожалуй, заведутся. Барабанщик играет с ними, и Орион вечно ворчит, что тот отстает на полтакта.
Карри – побрилась налысо и подалась в буддисты. Однажды мы столкнулись на трассе, она ехала на Байкал – куда-то к местным святыням. После этого нам увидеться пока не доводилось.
Джо растолстел еще больше и бросил автостоп. Сейчас он «шишка» - у нашей «Ку-Ку» открылась новая точка и он там теперь администратором.
Марина ходит по трассе по-прежнему, и по-прежнему одна. Успела побывать на Курилах, говорила – понравилось все, кроме парома. Её я вижу чаще других.
Тёмка болен. Сосуды. Денег на лечение не хватает, хотя мы и скидываемся, сколько можем. Впрочем, держится Павицкий молодцом. Три года назад начал писать, первый тёмкин сборник издала в прошлом году маленькая коммерческая типография.
Аня поступила в художественный. Рисует много, еще больше – фотографирует. На одной ее выставке я был. С развешанных по стенам фотографий на меня глядели светлые и теплые глаза. Глаза ребят, которые сейчас в пути.
Точно такие же смотрят на меня с простого креста у обочины, когда я выпрыгиваю из кабины дальнобоя и машу на прощанье водителю. У тимкиной могилы растут мелкие белые цветы и пахнет пылью, дымом и свежей древесиной.